feruza | Entries tagged with папа

Закончилось 17 января.
17 января - это день памяти папы.
Он мог умереть еще в 1987 году, когда сперва нашли неоперабельную онкологию, потом прооперировали потом сказали -метастазы и дали 4 месяца.
А он почему-то не.
И через пять лет его сняли с учета, и он - с официальной первой группой инвалидности - осуществил еще кучу творческих проектов, и сам полностью отремонтировал полквартиры, и дождался всех внуков, и дождался наших вторых - отличных мужей, и переехал в другой город, город своего детства, и ...
Мы с сестрой избалованные. Мы-то знаем, что мужчина способен на все и ожидаем от своих мужчин всего.
То есть мы знаем, что мужчина может научиться выращивать цветы, варить варенье, печь пироги, ремонтировать что угодно, строить что угодно, .. и так далее, и так далее.
У нас был замечательный папа.

За завтраком Р. говорит:
- Вот, я сегодня вспоминал отца и думал, как же ему было трудно. Мальчик -подросток на руках, молодая жена, в общем, не помощница в этом деле, на работе пропадать приходится от зари до зари. И все же он как-то справился, ничего так. Конечно, он никогда не интересовался моими уроками, раз в четверть только - оценками, но все же по итогам я вырос ничего так, и ...

Мой папа тоже не особо интересовался моей жизнью.
В жизнь сестры он был вовлечен намного активнее.

Например, однажды они остались с ней дома на несколько дней - без мамы. А у сестры был утренник. Он отвел ее в садик, а воспиталка там говорит: "Ваш ребенок не пойдет на утренник, потому что у нее белые чешки, а для чего-то-там-нами-запланированного непременно нужны черные! Ваша будет сидеть на лавочке, папаша!"
А., я думаю, решила начать плакать. Любой ребенок бы начал плакать.

Но папа сказал: "Сиди и жди меня!"
Метнулся домой с белыми чешками, достал черную тушь (в доме у инженеров тех лет, наверное, всегда была черная тушь?:) и покрасил чешки тушью. Быстро-быстро высушил их над газовой плитой. И принес назад.

У меня слезы на глаза наворачиваются, когда я про это думаю. Не от зависти, что у сестры был такой хороший папа, а просто от умиления.

Мой папа все время был вкомандировке. А когда не вкомандировке, то накурорте.
Если я пробую вспоминать, как он участвовал в моих делах, то вспоминаю только забитый в притолоку гвоздь.

Школьные лабораторные работы я ненавидела, потому что замеры всегда были настолько неточные, что результат не получался и его приходилось мучительно подгонять. А тут нам надо было делать лабораторную про маятник, и мы с девчонками делали ее у меня дома, и папа вбил гвоздь в верхнюю притолоку двери в "зал", и у нас был роскошный маятник - с большим периодом, длинный - полтора метра нити, и мы все замерили точно и у нас все сошлось.

Но обычно папа вообще был где-то там. Я и не разговаривала с ним толком лет до 18.
При этом я почему-то выросла с твердой уверенностью, что папа меня очень любит и думает про меня, что я очень хорошая.
Не знаю, как так получилось.
Наверное, он просто на самом деле очень меня любил.

Сестрица в своем блоге пишет очень интересно про процесс создания иллюстраций к Гликерии.

А я нашла-таки фото, с которыми у меня ассоциируется Гликерия на лыжах.

Это 1958 год, наши мама и папа. Маме 23 года, папе 27 лет.

Когда Гликерия добралась до городского парка, где она любила кататься по сосновым аллеям и еще с горки, она увидела, что друзья и соседи уже проторили вдоль и поперек парка лыжни, так что ей оставалось только решить, куда поехать – к летнему театру или в сторону катка.

Но когда она решила свернуть в сторону горки – случилось неожиданное.
Правая лыжа поехала туда, куда ее направила Гликерия, а вот левая задержалась на секунду, а потом решительно свернула налево.

Когда я была маленькая, у нас дома в зеленоватой рамке висела эта репродукция.
Это было вот так - дом - и эта картинка непременно.

А когда мне было уже лет 12, мой папа захотел многократной красоты. Он нарезал репродукций, толстую пачку, перебрав все журналы (привет, сестра, твоему омнизму), потом отложил те, которые ему особенно нравились, наклеил их на оргалитовые прямоугольники, сверху сделал простодушные оргалитовые рамки, оклеив их пленкой под дерево, и повесил в своей спальне.
Репродукции те были плохонького, конечно, качества, мутненькие, не то что нынешние... Там были трогательные красотки 18 века, кудрявые и темные пейзажи, словом, сплошное гейнсборо.

Но семейный Саврасов был хорош и по качеству тоже. По крайней мере, мне так помнится.

Куда он делся в переездах - я не знаю.

Так что, когда мне сегодня ночью приснилось, что я в темной комнате держу папу за руку и думаю во сне: "А как же? он ведь умер? Значит, не умер? Как хорошо, что не умер!" - а он другой рукой гладит меня по голове, - я подумала, что мне надо что-то с этим сделать.
Я пошла и купила пачку репродукций. За то, что там были "Грачи".

И повесила перед столом.

Сегодня семь лет, как папы не стало.

Сегодня у моего и Аликиного папы день рождения. Я все думала, что бы написать про него сегодня.
Длинно не хочется.
Напишу коротко, что вспомнилось.
Папа поехал на Кавказ, на воды. И оттуда писал нам письма почти каждый день. И мы ему писали часто, особенно я. Мне было 10 лет, мне нравилось писать письма.
Не знаю, зачем, мама послала туда однажды не только письмо - но и посылку. А в посылку вложила невесть откуда взявшуюся баночку куриных консервов. Баночка была диаметром сантиметров пять.
И папа написал в следующем письме.
Что было вкусно. И что, когда он открывал банку, он понимал, конечно, что банка маленькая. Но все равно почему-то ожидал увидеть там куриную ножку.

Папа всегда был оптимистом, да. Хотя и очень трезвомыслящим оптимистом.
На этом фото - папа чуть постарше меня нынешней.

Когда мой папа учился в техникуме, жил с ним в комнате один товарищ. Русский парень.
У него, в частности, папа и учился русскому языку.
Многие ребята-татары селились вместе, чтобы не было проблем в общении: русский язык деревенские мальчики знали все же не очень хорошо. А папа мой поселился специально с русским соседом, чтобы практиковаться в языке.
Без русского языка в жизни расчитывать было не на что.

Времена стояли голодные, конец сороковых годов.
Образование уровня техникума ценилось тогда намного выше, нежели сейчас.
Это в самом деле была серьезная путевка в жизнь. Это было общежитие, стипендия, это была профессия, которая гарантировала работу в городе, на заводе.
Папа был отличник, получал стипендию.
А еще он был младшим сыном председателя колхоза. Так что родители присылали ему немного того-сего. Ну там - крупы, картошечки...

А однажды с товарищем его приключилась беда.
По какой-то причине он лишился стипендии. И в это же примерно время умерли его родители. Которые и так-то мало возможности имели помогать, но все же.

Так что выход у товарища был один. Бросать техникум, идти работать. Про образование забыть.
Это была серьезная трагедия, крах жизненных планов. Тем более, что доучиться оставалось уже всего год, диплом был близко...

Папа отговорил товарища бросать техникум. Где-то помог профсоюз, где-то удавалось подработать.
Но вот ежедневная еда - папа просто делил каждый кусок пополам. Две картофелины и полселедки себе - две картофелилны и полселедки товарищу.
Я не знаю, было ли это известно бабушке Шагиде, может быть, она присылала сыну еды чуток побольше?

Через год товарищ закончил техникум и уехал куда-то далеко-далеко.
В Белоруссию.

А однажды, в начале 80-х годов, раздался телефонный звонок из Белоруссии . Тот парень отыскал папу, через столько лет ему захотелось это сделать. И он собрался приехать в гости.
Я помню: раздался звонок в дверь, папа открыл.
Через порог шагнул крупный и румяный высокий дядька в хорошем пальто и начальственной шляпе. Директор белорусского завода.
Шагнул и повалился в нашем коридоре на колени. Пытаясь со слезами поцеловать папе руки.

Папа в панике кинулся его поднимать.

Вечер, конечно, кончился так, как кончались любые мужские посиделки в те годы: тщательной и беспощадной пьянкой :)

А всю эту историю я услышала от директора завода уже на следующее утро.
- Особенно помню, - сказал директор завода, - как Рафис жарил картошку. Так, как он, никто ее никогда не жарил. Вкусно было. Очень. Запах такой стоял... всякий раз теперь под жареную картошку вспоминаю техникум...

Однажды папа увидел Дина Рида в вышитой рубашке. У певца была вышита гладью планка от ворота вниз.

И папа сказал:
- Я хочу научиться вышивать.

Для нас это было полной неожиданностью, мы начали смеяться. Так и высмеяли его желание. Дураки.

А папа ведь объяснил, что он хочет научиться вышивать, чтоб вышить себе такую рубашку.

Когда я думаю, что он хотел такую рубашку, а него не было такой рубашки, и что он готов был учиться вышивать для того, чтоб рубашка была - я начинаю плакать.

... сейчас тоже.

Когда моему папе было 14 лет, он полюбил плотничать-столярничать. У него был свой топорик, своя пила, и разные стамески. Ему нравилось очень - запах дерева, придумывать какую-то скамейку - а потом делать. А потом все же чтоб все смотрели и восхищались.
- Сделать - и выпендриваться! - улыбался папа.

В последние 20 лет своей жизни папа делал нам мебель сам. Полностью сам -лежал, думал, прикидывал в голове, потом чертил чертежи, а потом - в узком коридоре, на верстачке, по поводу которого мама все время ругалась, - делал.
Кухонный гарнитур - от и до - с сияющим стеклянно-зеркальным кубом шкафа-горки и столом, привинченным намертво к стене, чтоб не бить коленки о ножки, школьный мой уголок, кресла и кровати - сложные, с фигурными элементами, прихожую с овальным зеркалом...
Его идеи не успевали за его возможностями. А многие из них мы перехватили на взлете, обрезав им крылья, потому что папина фантазия затмевала собой все на свете, - в душе он был просто строитель Тадж-Махалов.
Например, второй этаж нашей с сестрой двухъярусной кровати он планировал затянуть сеткой - так, чтоб это были такие дуги, плавно уменьшающиеся в диаметре от изголовья к изножью, а на дугах планировалось сплести из бечевки сетку, похожую на кружево.
- Восход над Гангом, - хмыкнули мы.
И папа не стал это делать.
- Эх,сколько у меня еще идей, - говорил он.

А тогда, в его детстве, однажды на стук его топора и визг пилы во двор вышел его отец. Отец дома бывал не часто, - он руководил колхозом не в той деревне, где жила семья. Так что в какой-то момент он упустил, что сын всерьез увлекся топором и рубанком.

Отец вышел, посмотрел. Похвалил.
- Хорошо у тебя получается, улым*, - сказал он.
Потом взял у моего папы из рук топор и с силой вогнал его в чурбан.
- Но больше чтоб я не видел тебя с этими досками в руках.
- Почему, этием**?
- Потому что этим на хорошую жизнь не заработаешь. Так и будешь за копейки доски сколачивать.
- Но мне нравится. И у меня хорошо получается.
- Да, у тебя хорошо получается. Вот поэтому я и боюсь, что ты сдуру пойдешь махать топором да рубанком всю жизнь. Иди делай уроки.

____________
* сынок
** папочка

Когда папе было лет 13, он очень любил свой сад. В саду он сам выращивал вишню, сливу, смородину, малину, крыжовник.
Папа часто ходил в лес и выкапывал там разные красивые кусты и растения - и пытался посадить их в своем саду.
- Но они почему-то почти все умирали, загибались- с огорчением рассказывал мне папа.- Я не понимал, почему. Сейчас понимаю- микроклимат был другой. Почва другая. Нельзя из лесу было таскать их.

И вот в 1968 примерно году папа (уже женатый, уже дочка у него была) сообразил, что у всех вокруг есть дачи. Сад-огород, да.
Под Казанью на садовый участок давали 4 сотки.
Папа, который был небольшой начальник, попросил у какого-то другого начальника моторку и сопровождающего, и они поехали по Волге, смотреть, где бы папе дачу себе устроить.
- Я ужаснулся - все кругом было уже раскопано и занято!

... Интересно, что сказал бы папа сейчас, когда все !!! кругом уже раскопано и занято.

И папа присмотрел себе садовый кооперативчик на берегу маленького притока Волги, речушки под названием Сумка, недалеко от деревни с прелестным именем Атлашкино.
Там он получил 4 сотки в самом центре (до леса три минуты, до речки десять минут).
Папа вспомнил, что он очень любит копаться в земле.

И на этих 4 сотках он развел себе свой личный рай.
Мы - все четверо - на весь год были обеспечены трехлитровыми банками варенья - клубничного, малинового, смородинового, вишневого, крыжовникового.
Папа стремился посадить на участке как можно больше разных плодовых кустов.
- Это тернослив, очень полезно, куча витаминов, - говорил он про какую-то невозможную терпкую кислятину, уговаривая меня ее есть.
На крохотных клочочках у нас росло все на свете: и редиска, и морковка, и щавель.

Летом я рвала огромную миску щавеля и лежала в верхней комнате, читала и жевала эту траву. Очень любила читать и жевать что-либо.

И еще папа разводил цветы. Огромные гладиолусы. Тогда не было таких роскошных условий для садоводов.
Так что новые сорта не продавались на каждом шагу.
Папа катал по столу цветные луковички и объяснял мне про самые мелкие, размером с горошинку, прилепившиеся к бочку большой цветной луковицы:
- Это -детки.

Самые красивые у него были - огромные красные гладиолусы, выше меня ростом - каждый раскрывшийся аретриального цвета бутон - размером с кулак.
- А это будет Черный принц, - говорил папа в предвкушении.
И я ждала, какой он будет -Черный принц? Неужели совсем черный?
Папа знал, что принц будет темно-темно бордовый.
Но,кажется, искренне ждал все же, что принц окажется именно угольно-бархатно-антрацитовым...

Гладиолусов было много - и папа их дарил. Всем. Особенно знакомым женщинам.
Маме это не нравилось.

...
Сейчас я смотрю на свои 30 соток и у меня щемит сердце. Я представляю, сколько бы тут развел всего папа. Я пытаюсь нарисовать себе картинку - вот наш участок, наши 4 сотки, где было все - и помидоры, и гладиолусы, и яблони, и душ, и песочница, и двухэтажный домик, - эти четыре сотки - откуда и докуда?

Я посадила сегодя 12 кустов разных ягод. Какую-то гуми. Какую-то голубику с именем Блюрей... Йошту какую-то. Малину под названием Пингвин.
Мне хочется, чтоб папа смотрел и радовался. Вот мой сад. В нем есть и цветы - и разные ягодные кусты. Как он хотел.

Мой папа не знал русского языка.
В детстве.
В его школе, в деревне Биклянь, а потом в Набережных Челнах, где папа учился в старших классах, - русский, конечно, преподавали. Но, как бы вам сказать...
Не то чтоб очень хорошо преподавали. С аксентум все говорили, и ущительница туже с аксентум.

А папа по всем предметам учился хорошо, и мечтал учиться дальше.

Вообще-то, у него была мечта стать садовником или плотником. Или столяром. Но у папы был свой папа, который сказал на это...
Нет, что сказал папе дедушка, я потом, отдельно напишу.

Словом, папа собирался ехать в Казань и поступать учиться в техникум.
Но в техникум надо было сдавать экзамены. На русском языке.
Папа хорошо знал физику и математику, нужную для техникума, где учили всяким электрическим навыкам.
Но - он знал математику и физику - по-татарски.
Например, он знал по-татарски таблицу умножения. И чтобы сказать в разговоре на русском языке, сколько будет семью восемь, он сперва переводил семью восемь в уме на татарский, потом слушал себя, какой получится результат, и уже его снова переводил на русский.
Не самый быстрый способ устного счета.

И так была вся математика и вся физика. Эчпочмак абеце,словом.

А вот тех, у кого были в аттестате зрелости пятерки, принимали без экзаменов.
И у папы были пятерки.
Только по русскому языку ему поставили четыре.
- Рафис, - сказала ему учительница., - понимаешь, я не могу поставить тебе "бишь", потому что ... ну, потому что ты же не умеешь толком говорить по-русски. Так что дурт.

Папа поехал в Казань.
В техникуме ему сказали:
- Мы не можем тебя принять без экзаменов. Потому что для этого надо все пятерки. А у тебя по русскому - дурт. Четыре. Надо сдавать экзамены, ипташ Валиахметов.
Папа сдавать экзамены не согласился.
Потому что это значило - не поступить в техникум.
И папа поехал назад в Челны.
И пришел к директору школы.
И сказал ему:
- Вот, директор. В этой стране все говорят по-русски. Так надо. Конечно, ты плохо говоришь, и я плохо говорю, и много еще татар, башкир, чувашей плохо говорят. И еще много -много есть узбеков и латышей, - они тоже плохо говорят по-русски. Но у них там Советская Социалистическая Республика. А у нас тут - только Автономная. Поэтому мы не считаемся. И я, татарин, не могу поступить в техникум в столице Татарстана, окончив татарскую школу. Надо по-русскому в аттестате бишь. Иначе не берут.
Директор ответил:
- Рафис... но ты откроешь рот и... какая уж тут бишь.. И дурт-то поставили так, из уважения к твоему отцу, председателю лучшего в районе колхоза...
Потом директор сделал что-то, я не знаю что.
И выдал моему папе новый аттестат зрелости.
В котором по русскому стояла пятерка.

И папа поступил в техникум.

- Я в техникуме учился на одни пятерки. Почему? Потому. Потому что мне надо было поступать в авиационный институт. И снова сдавать экзамены по-русски. А я знал, что я не сдам. Поэтому я поставил себе цель - получить в техникуме красный диплом - и тогда меня возьмут в институт без экзаменов опять. Но еще я на всякий случай перестал общаться в общежитии по-татарски. Решил, что раз я в Казани, то надо учить язык получше. Я попросил, чтоб меня поселили в одну комнату с русским парнем.
- И как оно вышло?
- Промашку я допустил... понимаешь, я красный диплом-то получил... А за эти годы успел русский выучить, так что мог бы уже и экзамены сдавать, красный диплом был необязательно. Само так получилось. Вот.. Такая промашка вышла. Нечаянно.

Папа прекрасно говорил по-русски всю свою взрослую жизнь. И только когда волновался, у него вспыхивал более ярко татарский акцент. А мы, обе его дочери, стали филологами. Германист и русист.

Мой папа восхищался англичанами.
- Представляешь, - говорил папа, - если англичанина, у которого дома нет телефона, попросят номер его телефона? Наш бы человек сказал: "У меня нет телефона!".
- А англичанин?
- А англичанин... - говорил папа мечтательно и восхищенно, - англичанин ответит: боюсь, что у меня нет телефона. БОЮСЬ, что у меня нет... Понимаешь, они такие вежливые. Ведь телефон мог появиться с утра, пока англичанина не было дома. Вероятность такая - маленькая, конечно, но существует. И вот, чтобы нечаянно не ввести собеседника в заблуждение, англичанин говорит: Боюсь! что уменя нет телефона...

И папа улыбался, глядя куда-то далеко-далеко - мимо меня...